— Вам у нас не понравилось? — озабоченно спросила ее рыжеволосая дама в кассе.
— Мой отец болен, — ответила она, осознав, что научилась лгать.
В самолет она вошла, чувствуя себя почти невесомой, ничего не ощущая и в то же время умирая от страха. Он велел ей в случае, если родные узнают о ее поездке, сделать вид, что она отправилась в Ирландию шутки ради, в поисках своих корней — вполне обычное дело для двадцатилетней американки ирландского происхождения. Чтобы их нельзя было связать друг с другом, он притворился, что уехал за несколько дней до нее, а сам эти дни прятался в ее комнате и в других комнатах, о которых не говорил ей. Но вряд ли кто узнает. Он велел ей сразу после возвращения сделать вид, что потеряла паспорт, а занятия еще не начались. Никто не заметит ее недельного отсутствия; она живет одна, и, хотя у нее много знакомых, за такой, как она, никто не станет следить. Правда, в самолете может оказаться кто-нибудь из тех, с кем она несколько дней назад летела в Дублин, и у нее тогда был огромный живот.
«Скажешь, что потеряла ребенка, — посоветовал ей Найл еще в Бостоне, прищурившись и не сводя с нее своих невозможно синих глаз. — Скажешь, что у тебя горе».
Клэр пристально смотрела на карту незнакомца, которую держала в руке, пытаясь соотнести линии и адреса на ней, но видела лишь, как самолет приземлился в бостонском аэропорту Логан, и она принялась уничтожать улики, все до единой, вплоть до сумочки, которую брала с собой, одежды, которую носила в те несколько дней, и книги, которую взяла в самолет, но так и не открыла. Ненавидя себя за то, что контрабандой ввезла деньги в Ирландию. По просьбе человека, который ее бросил.
«Значит, увидимся в Дублине», — сказал Найл, когда они стояли лицом к лицу, не сводя друг с друга глаз, разделенные ее выросшим животом, с упакованными сумками, собираясь порознь добираться до аэропорта. Он ее не поцеловал. Только сжал ее руки в своих, потом повернулся и вышел из ее комнаты в Кембридже.
— Вы плохо, мадам? — спросил крепко сбитый незнакомец, с сомнением глядя на нее. Он поддержал ее за локоть рукой, в которой до этого держал листок. — Вы нехорошо?
Вспыхнув, Клэр покачала головой:
— Просто думаю, где же… как бы вам проще добраться туда, куда нужно. Вы не на той улице.
Сделанного не изменить, а теперь вот она на полной скорости несется назад в Дублин, где, вполне возможно, встретится с тем, кто забрал у нее деньги. Но делать нечего. Нужно помочь этому человеку добраться до нужного места, как подобает приличным людям.
Он оказался турком, а не албанцем. Когда они прощались, она знала о нем почти все: о его спортивной карьере борца, о деревне, в которой он рос, о том, что он делает в Париже и что думает о французской еде и французских женщинах.
— Очень гордые, — сказал он о них. — И очень нервные. Никто другие не остановиться. Может, не понимать английский? Поэтому я решил вы точно остановить. Думаю, увидеть листок и понять и сказать мне рукой, если не говорить английский. Но я сразу понять, что вы английский.
— Каким образом? — не стала разубеждать его Клэр.
— Вы высокий. И… — он помолчал, — у вас очень красивый… — Он коснулся пальцем кожи на лице и слегка оттянул ее.
Клэр улыбнулась. У него кожа была грубая, вся в рытвинах, возможно из-за стероидов или чего-то еще, что он принимал для наращивания мышц. Об этом он ей тоже рассказал на своем ломаном английском и о том, как издевались над его бедным телом, пока он занимался спортом. Вот потому-то он теперь и болеет.
— Спасибо, — ответила Клэр.
Они дошли до пересечения с улицей Севр и начала улицы Аббе Грегуар. Вход в продовольственный отдел «Бон марше» был всего в двух шагах, но ей не хотелось, чтобы он знал, куда она идет.
Она остановилась и указала на улицу Аббе Грегуар.
— Дойдите до конца этой маленькой улицы — всего два квартала. Выйдете на улицу де Ренн. Ваша клиника где-то рядом. — Она внимательно взглянула на него. — Сумеете добраться?
— Да-да, — ответил он, махнув рукой. — Нет проблема. Сейчас порядок. У себя дома никогда не теряю себя. Понимаете?
— Понимаю, — кивнув, ответила Клэр. Хотя как она могла понять? Сама она чувствовала себя гораздо увереннее, когда уезжала из дому. В Париже, Лондоне или Каире она могла быть собой, а не подстраиваться к представлениям о ней тех, кто знал ее всю жизнь. Одно из главных, само собой разумеющихся преимуществ ее положения — как жена дипломата, она никогда не терялась, потому что по ходу дела решала, в каком направлении двигаться.
Мужчина в последний раз улыбнулся ей, проворчал что-то нечленораздельное, ступил на мостовую и едва не угодил под колеса такси. Она увидела, что все еще держит в руке его карту, но не хотела окликать его. Теперь карта ему наверняка не понадобится. Она засунула ее в карман кардигана. Проследила за ним взглядом; наконец он направился по улице Аббе Грегуар, теперь можно быть уверенной, что он не обернется и не увидит, куда идет она. Когда он исчез из виду, Клэр подумала: «Ну, с этим покончено».
Взглянула на часы. Десять двадцать девять утра.
Она с трудом открыла высокие деревянные двери продовольственного отдела «Бон марше». Как всегда, в магазине было полно народу: туристы в поисках парижских сувениров, члены иностранной колонии в поисках сувениров из своей страны, которыми можно украсить парижские квартиры, обеспеченные парижские домохозяйки, пришедшие за вырезкой и маслом грецкого ореха, чтобы как следует подготовиться к приему гостей и встретить их во всеоружии. Мимо пронеслась женщина с открытым фотоаппаратом в руке, и тут же откуда-то появился охранник и погрозил ей пальцем. Он не произнес ни слова, но женщина немедленно спрятала аппарат в рюкзак. Охранник убрал переносную рацию в чехол и скрылся в глубине магазина.