— Он почему-то дал мне самую дальнюю комнату, — сказала она, — хотя у них полно свободных мест.
Найл не ответил, но она почувствовала, как его рука скользнула ей на бедро. Сквозь ткань юбки разлилось тепло. Он слегка сжал бедро.
Она опять включила зажигание и проехала до конца парковки. Комната оказалась почти пустой: только большая кровать, покрытая дешевым потертым оранжевым покрывалом, прикроватный столик с часами, обитый линолеумом комод с телевизором. Пол выложен плиткой, ковра нет. Ей не хотелось разуваться, чтобы не ступать на плитку босыми ногами. Когда она включила свет в ванной, лампочка перегорела: хлопок и шипение.
— Пойду попрошу другую, — сказала она.
— Не надо, — ответил он.
Подошел к ней сзади, словно ее тень, одного с нею роста и сложения, просунул руки ей под футболку и положил на грудь. Она повернулась к нему, забыв о сгоревшей лампочке в ванной.
Ночью она проснулась от звука подъезжающих машин. Услышала мужские голоса с характерным для чернокожих выговором, потом хлопанье дверей. Подумала, что это наркоторговцы, и обругала себя расисткой. Осторожно подошла к окну.
— Отойди, — велел он.
— Я думала, ты спишь, — ответила она, забираясь к нему под одеяло.
Он не ответил, и она снова провалилась в сон.
Во второй раз проснулась часа через два. Во сне она ощущала какую-то тревожную пустоту. Она лежала, не шевелясь и прислушиваясь. Нет больше мужских голосов. И Найла тоже. В кромешной тьме комнаты она почувствовала, что его нет рядом. Села, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, но тьма не рассеялась, и она поняла, что ставни закрыты снаружи. Ощупью добралась до двери, на ходу ударившись коленом о спинку кровати. Дверь заперта, и ключа нет. При всем желании ей не выйти из комнаты.
Делать нечего, пришлось вернуться назад к кровати. Она долго лежала, убеждая себя, что с Найлом она в безопасности, и наконец, обессилев от жары и усталости, вся мокрая от пота, впала в оцепенение. А потом наступило утро, и Найл был рядом.
— Мама? — Голос вырвал ее из прошлого.
Она вздрогнула. Быстро надела кольца и обернулась. На ее кровати сидел Джейми.
— Джеймс!
— Не сердись. Папа меня не видел.
— Ты все это время был здесь?
Джейми пожал плечами:
— Ну да, как вернулся. Прятался.
Портьеры не задернуты, и последние лучи солнца освещают бледное лицо ее сына. Ее потрясло его сходство с ней в юности. Такое же осторожный взгляд любопытных карих глаз, слабый рот с нечетко очерченной верхней губой. Легко представить, какой все остальные видели ее в пятнадцать лет.
— Прятаться нет необходимости.
Джейми пожал плечами:
— Как скажешь. Ты же сама говорила, что у папы сегодня важные гости и я не должен мешать. Я только хотел помочь.
— Помочь? — Клэр не сводила с сына глаз, пытаясь понять, не притворяется ли он. — Знаешь, вряд ли твое поведение в последнее время можно назвать помощью. — Она взглянула на часы на прикроватном столике. Шесть сорок восемь.
— Тебе некогда.
— Ничего подобного.
— Я видел, ты посмотрела на часы.
— Давай поговорим, а я тем временем буду одеваться. Ты останешься здесь. Что это за девушка?
Джейми навзничь шлепнулся на ее кровать и фыркнул. В детстве он часто просыпался ночью, — и не раз, когда Эдвард уезжал по делам, Клэр брала Джейми к себе. Он хихикал во сне еще до того, как в первый раз произнес «мама», и в те годы этот звук стал частью ее снов. Он до сих пор иногда снится ей.
Она села рядом с ним:
— Ты о ней не говорил.
— Какая разница.
— Что значит «какая разница»? Ты шутишь? Что происходит, Джейми? — Он отодвинулся от нее, и она добавила: — Папе звонили из школы.
Джейми резко сел, едва не столкнувшись с ней лбом. Она с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться.
— Весь класс против нее! И все из-за того, что она ирландка.
Клэр прикусила губу. Если «все против нее», значит, она католичка из Северной Ирландии. Клэр никогда не обсуждала с детьми ирландскую проблему или ирландскую историю. Напротив, двадцать лет она старательно избегала любых разговоров на эту тему и любых упоминаний, за исключением гномов-лепреконов, четырехлистного клевера и кладдахских колец. Но ей понятно, как в Барроу отнеслись к католичке из Северной Ирландии, и она знает, что Джейми никогда не назовет такую девушку британкой. Несмотря на то, что это раздражает отца. Или именно потому, что его это раздражает.
— Ты тоже ирландец, — сказала она.
— Нет. Я наполовину американец, наполовину британец. Супердержавы! Колонизаторы! Ирландия рядом не стояла.
— Понятно. — Она сделала глубокий вдох. Нет никакого второго мальчика. Он считает, что несправедливо обошлись с девушкой. А не с ним. — И что же случилось из-за того, что она ирландка?
— То, как с ней обращались. Как они… — Голос прервался, и Джейми отвел взгляд.
— Ну хорошо. — Она сделала еще один вдох и приготовилась к худшему. — Ты с ней?.. Вас с ней?..
— Ma! — возмутился Джейми, залившись краской, и сложил руки на груди.
— Мне нужно знать, Джейми. Хотя бы то, что известно в Барроу.
Он опять шлепнулся на спину, отвернулся и зарылся в подушки.
— Нет, ма, — раздался приглушенный голос, — ничего такого. Ты не понимаешь.
— Допустим. Так объясни.
Он не ответил.
В наступившей тишине она, казалось, слышала биение его сердца, которое он изо всех сил пытался смирить, но оно в любую минуту могло выйти из подчинения и взорвать его юную жизнь на миллионы осколков. Чувства обуревают ее сына, но ему удается держать их под контролем, как и ей в молодости. Она поднялась с кровати.