Она еще раз кивнула. Турка депортируют. Правительство его страны будет копаться в его прошлом, выясняя, не совершил ли он чего-либо противозаконного. Возможно, он давным-давно уже не принимает участия в деятельности той организации. Но они попытаются доказать обратное. В процессе его будут фотографировать, допрашивать, брать у него интервью; возможно, он подаст жалобу на французскую полицию за негуманное обращение. Если турецкому правительству удастся найти против него какие-нибудь улики, его отправят в тюрьму. Если не удастся, а может быть, если и удастся, будет подогреваться возмущение французским правительством из-за поспешного ареста и подозрительного отношения к туркам в целом. В любом случае его фотография появится в средствах массовой информации рядом с ее фотографией, сделанной на каком-нибудь из коктейлей, благотворительных приемов или официальных событий и выкопанной журналистами из архива. В Интернете будут намекать на ее пособничество преступнику — пусть даже он никакой не преступник — они там умельцы по части намеков.
До рассвета осталось еще одно дело.
Извинившись перед детективом, она отвернулась от него и привычно нажала кнопку на телефоне.
— Эдвард, — проговорила она, услышав его заспанный голос, — я у входа в Министерство внутренних дел.
Он мгновенно проснулся. Она много раз сквозь сон наблюдала его молниеносную реакцию, когда среди ночи ему неожиданно сообщали дурную весть.
Теперь это сделала она.
— Где-где? — переспросил он. — С тобой ничего не случилось?
— Нет, — заверила она. — Все хорошо. Подожди секунду.
Прикрыв трубку ладонью, она обернулась к детективу:
— Мне можно будет покинуть Францию и опять вернуться? Я не понадоблюсь вам в качестве свидетеля?
— Когда вы хотите уехать?
— Сегодня утром, — ответила она, поразмыслив. — Не рано. Вернусь к вечеру или завтра.
— Разумеется, мадам, — ответил он, полуприкрыв воспаленные глаза с набухшими веками. — Вы нам понадобитесь, только если не удастся найти этого врача.
Она кивнула и произнесла в трубку:
— Все в порядке. Я тебе все объясню. Но прежде хочу предупредить: как только Джейми проснется, мы с ним отправимся в Барроу. Уладить неприятности и спланировать следующий учебный год.
— Клэр…
— Я постараюсь устроить, чтобы ему позволили спокойно закончить год. Может, мне придется жить в Лондоне. Мы не можем оставить Джейми без поддержки. Даже если бы я не сделала того, что только что сделала. Поверь, Эдвард, я с ним не цацкаюсь, просто я кое-что знаю об этом. Ему требуется помощь. Нужно, чтобы мы были рядом.
Лунный свет освещал камни мостовой, отражался на металлических воротах, на машине, падал на ее руки. Скоро взойдет солнце. Она представила себе, как Эдвард в полной темноте сидит на кровати, освещенный лишь телефонным экраном. Если понадобится, может просидеть так час, ожидая объяснений. В конце концов, он ждет их все двадцать лет их совместной жизни.
— Я пришла сделать заявление в полицию, — продолжала она. — Я видела человека, которого арестовали за убийство члена парламента. В момент убийства я была рядом с ним. На улице, наши пути случайно пересеклись. И заявила, что он невиновен.
— Ты была с ним рядом в момент убийства?
— Да. Совершенно точно. Я посмотрела на часы. И у меня есть чек из цветочного магазина.
Эдвард вздохнул. Теперь его очередь думать обо всем, что им предстоит: ее фотографии рядом с кричащими заголовками; звонки из посольства, из газет, с телевидения; угрозы по почте и по телефону от тех, кто сочтет ее соучастницей заговора против Франции, защитницей терроризма и террористов. Раздумья помощника министра о том, можно ли назначить Эдварда послом в Дублин или вообще дать ему какое-нибудь назначение в свете ее поступка и последующей огласки.
— В таком случае, — ответил Эдвард, — ты действительно сделала доброе дело. Нельзя, чтобы осудили невинного.
Она вошла во дворик резиденции, когда первые лучи осветили фасад здания. Решила не вызывать ненавистный лифт и прямиком направилась к лестнице. Открыла дверь в квартиру, остановилась, чтобы бросить взгляд на морской пейзаж Тернера, убрала сумку в столик, а ключи — в инкрустированную шкатулку из Хорватии. Вдохнула аромат лилий и ирландских колокольчиков.
Сбросила туфли, оставила их у двери и протянула руку к выключателю. Взгляд упал на левую руку. Никаких украшений, кольца с изумрудом нет, остались лишь предательские складки на коже. И все-таки рука до сих пор изящная, с удлиненными, сужающимися кверху пальцами, с гладкими розовыми ногтями. Что это — еще одно возрастное пятнышко у кисти? Осторожно потерла кожу, но пятно и не думало исчезать.
Обернулась к картине. Ранняя работа, маленькая акварель, которую Эдвард выкупил у наследников двоюродной бабушки к первой годовщине свадьбы, потому что картина нравилась Клэр. Льющийся сверху поток желтых тонов сменяется таинственными розовыми и ниже перетекает в серые, лиловые и синие. В самом низу, там, где волны разбиваются о берег, маленькие белые звездочки. Рассвет.
Именно эти цвета она видела в то утро, когда они с Найлом стояли рядом на атлантическом берегу, утопая ногами в песке, песок стекал с ладони Найла, а они представляли себе, что вполне могли бы встретиться при других обстоятельствах, надеясь, что им удастся перехитрить судьбу. Разливающийся по небу свет восходящего солнца, еще совсем слабый и робкий, но упорный и всепобеждающий. С какой радостью она бросала беглый взгляд на картину, уходя по делам и возвращаясь туда, где у них с Эдвардом в разные годы был дом! Мимолетное ощущение, воспоминания о предвкушении встречи. Но никогда прежде она не останавливалась, чтобы как следует рассмотреть картину. Коснувшись поверхности холста, легко провела по нему пальцем. Почувствовала, как белые мазки смешиваются с желтыми, придавая им объем. Синие и серые перетекают друг в друга, образуя легкую прозрачную дымку под ослепительным желтым сиянием.